Выставка Н.Ф.ЛАпшина в Центральном Доме Художника, Российский Антикварный Салон, 2006
Если доведется высокому ареопагу критиков составлять «Команду Мечты» русских графиков ХХ века, определенно, Лапшину в ней место найдется. Особенное и уникальное. Рядом с Лебедевым, Тырсой, Бруни и Митуричем. В сравнительно многочисленном отряде русских мастеров пера и кисти находится немного по-настоящему крупных и всемирно значимых имен, которые дополняли и обогащали складывающийся веками общепринятый ряд стилей, техник и отражений своими, зачастую парадоксальными и нелогичными, и оттого яркими и оригинальными, идеями и воплощениями. Лапшин — из числа тех, кто внес в культуру индивидуальность и своеобразие, его «одинокий голос человека» мы и сегодня слышим как соло-инструмент, без сопровождения оркестрантов и банальных комментариев. И, входя в эту «Команду», он находится в ней как-то самоостраненно и несвязанно, не принуждая окружающих следовать его открытиям и постулатам. Подобно Александру Блоку в русской поэзии «серебряного века», предпочитавшего не замечать рядом с собой ни Маяковского, ни Северянина, ни тем более Грааля Арельского.
Вкусивший сполна авангардистской похлёбки футурист Туземной Дивизии Николай Лапшин (или Лопатин, как указано в каталоге его первой выставки — проларионовской «N4» 1914 года) довольно быстро стал заметной фигурой. Руководящий пост в Музее Живописной Культуры (начало 1920-х), заведование художественной частью журнала «Жизнь искусства», позднее «Новый Робинзон» и, наконец, «Ёж» и «Чиж», победы в мировых форумах и конкурсах (1925 г. – золотая медаль в Париже на международной выставке декоративного искусства за беспредметную роспись сервиза «Белое с розовым», 1933 г. – нашумевшее Гран-при Limited Editions Club в Нью-Йорке за иллюстрации к «Путешествиям Марко Поло»): весь его потенциал «победителя» сменился неожиданно статусом «аутсайдера». Хотя в этой загадке перемены участи был заключен особый тайный код: не потеря ориентира в пространстве, не пресыщение идеалами и внутренними правилами, не тяжелое бремя гнета «паханов» большевистской культуры – всё не про то и не про это. Его внезапный уход не просто в детскую иллюстрацию, а иллюстрацию техническую, производственно-научную, «учебниковскую», выглядит отчаянным жестом осужденного, награжденного правом на последнее слово перед судом народа. Тысячи схем и карт, морских и сухопутных пунктиров, подробнейшие визуальные описания всевозможных технических деталей и промышленных устройств: от керосиновых ламп до фантастических «кораблей, бороздящих просторы вселенной», с беспримерной дотошностью и терпеливым усердием исполненные, — всё говорит об идеале Лапшина в воспитании младых сынов страны: увлеченных путешествиями в дальние ли океаны, в ближние ли миры микробов и бактерий, этих детей еще можно спасти от эпохи рабов и палачей, от насилий бездуховности и торжества безволия.
Живопись Лапшина – в сравнении с графикой – еще более реликтовый субстрат особого романтического духа мастера. Сохранившись после Блокады в холстах числом не более 40 (на этих стенах представлена четверть наследия), она говорит уже не о тайных желаниях графика уплыть за тридевятьземель в мир экзотически пряных грёз, но и о качественно ином. Это погружение в молочные туманы Ленинграда, растворение в городе-фантоме, полная дематериализация предметного и живого, какая-то подчеркнутая тяжеловесная выразительность, основанная на обостренных ощущениях цветового контраста и совершенной гармонии тональных отношений. Станковое творчество Николая Федоровича безусловно обогатило Ленинградскую живописную школу культурой цвета.
Он очень современен, без метафор и символов, излишнего эстетизма и дешевых истерик. С почти обезоруживающей простотой и ясностью его языка.
Однако попробуй отыщи художника, затерявшегося в Саду Камней…
Ильдар Галеев
21 октября 2006 г.
