«Работы на бумаге»

«Вот ребенок рисует дом – несколько твердых линий лаконично называют стены, окна, крышу, трубу с дымом – этот рисунок дома имеет ясный силуэт, запоминается, как найденная формула детского представления о доме. Так же изобразительно и просто должен художник выражать свое представление».Эти слова Александра Русакова, сказанные им своему близкому другу и коллеге — Георгию Трауготу очень точно определяют суть его искусства: стремление увидеть видимое,поведать об известном, обнаружить явное. Повествование может быть свойством не только прозы, Русаков мыслит как вполне сложившийся мастер парадоксального мира поэзо-иллюзий, к удивлению многих возникающих из бытовой повседневности. Умение находить в приметах и материях обыденного существования ту легкую непосредственность, радость первооткрытия, за которой следует уже крайняя – аутичная – степень отождествления с суровым миропорядком, не может считаться общим правилом в наступившей эпохе грандиозных преобразований 1930-х годов. Александр Русаков счастливо избежал участи быть, дышать и творить в ногу со временем. Трудно сказать, что помогло ему сохранить девственную чистоту сугубо художественного экспериментирования, об этом – подробнее – в текстах сопровождаемого к выставке альбома, но факт, который трудно опровергнуть, — Русаков является одним из подлинных модернистов эпохи 1920-40-х годов. Вначале был «круговский» опыт (сер.1920-х), из которого Русаков уверенно вырос, не опираясь на авторитет художественных «маяков» молодежного Ленинграда (Малевич, Филонов, Матюшин). Затем, с разгоном объединений – 1932 год — переход на «осажденный» режим. Но и тогда интенсивность творческого процесса позволяла говорить не только о мироощущении, но и о миростроительстве, хотя бы и в отдельно взятой квартире-мастерской на Петроградской стороне.

Русаков – общепризнанный ленинградский живописец, и данная выставка не может всеохватно рассказать обо всех гранях его таланта. В 2007 году эта задача отчасти была выполнена в залах Русского Музея в рамках грандиозной ретроспективы «Круга». Сегодня мы можем предложить зрителю «камерного» Русакова, отталкиваясь от медиального принципа репрезентации. В работах на бумаге Русаков – приверженец странной на первый взгляд затеи: эти листы не всегда являются первичной разработкой его живописных опусов (как это традиционно числится за Графикой). Они загадочны и полифоничны, насколько вольно это ему позволяет материал и техника исполнения. В этих работах всегда есть качество, позволяющее ждать наступления перемены, как можно предположить за увертюрой свойство превращаться в коду. И наоборот. Перемена, однако же, не означает непоследовательности и уж тем более компромисса автора, он волен общаться с нами на избранном только им языке, даже если он не находит понимания.

Темперы рубежа 1940-1950-х гг. – своеобразное творческое завещание художника – дают прочувствовать этот живописный «поток сознания», не знающий начала и финала. Несколько сотен листов этой серии — непрерывные вариации широкой кистью чистым локальным цветом напоминают фортепианные композиции Филиппа Гласса. Простота и незатейливость, временами даже некая назойливость в повторе отдельных деталей и приемов как раз и придают им ценное качество, позволяющее назвать русаковские темперы целостной сюитой оригинального, хотя и несвоевременного характера. В том смысле, что их не смогли достойно оценить современники Русакова. Сегодня мы присутствуем при «реабилитации» Русакова, запоздалой, но вполне логичной.

Работы предоставлены семьей Александра Русакова (СПБ). Издан одноименный альбом произведений мастера, являющийся существенным дополнением к единственной монографии о его творчестве, написанной Михаилом Германом двадцать лет назад.