2 юбилея 2 коллекции

По предложению Национального союза библиофилов открылась выставка, посвященная двум ленинградским юбилеям. А юбиляры такие: Анна Петровна Остроумова-Лебедева, которой исполняется на днях 150 лет, и Владимир Васильевич Лебедев – а ему 130.
Выставка — без амбиций фундаментальной репрезентации, почти домашняя, была собрана и оформлена почти за пару недель.
Анна Петровна чрезвычайно важна для истории гравюры. Как когда-то выразился Швидковский Дмитрий Олегович, у Рима был свой Пиранези, у Венеции – Каналетто, а у Петербурга/Петрограда — Остроумова-Лебедева. Для исследователей гендерного пути в русском искусстве она тоже уникальная личность: вместе с Кругликовой Анна Петровна заявила о себе в полный голос в то время, когда в приличном обществе о равенстве в искусстве говорить было не принято. Да, писать картины на холсте, покрывать лист акварельным пятном – это одно, но резать инструментами деревянную доску, с усилием обрабатывать ее, работать на камне – это ведь другое. Штрих за штрихом, заливки черным тоном, архитектоника объема – гравюры у Остроумовой лаконичные, строгие, чувствуется в них законченность, немногословная гармония. Без лишней аффектации и драм. Она вспоминала уроки Уислера, который учил ее в Париже примерно такому: мадам, Ваша работа должна быть незаметна зрителю, нельзя чтобы от Вашего листа исходил запах пота. Многие сюжеты остроумовских цветных ксилографий на открытках Святой Евгении 1910-х полны этим молчаливым созерцанием, что мы находим в картинах Джеймса Уислера, знакомого с Петербургом не понаслышке.
Ее партнер по данной выставке – человек из другого среза социального пирога, оба они из разных песочниц. Даже и сегодня сословный фактор нельзя игнорировать.
Если Анна Петровна – дочь сенатора, чей дом посещают и Полонский, и Достоевский, ее детство – опыт выбора: языков, наук, времяпровождения, занятий; то Лебедев – сын механика, из мещан, возможно, не самого высшего звена. Никаких там Парижей, да и что говорить – даже Академия ему не по зубам: Владимиру Васильевичу университеты пришлось проходить у Бернштейна, в его частной студии. Но зато какой! Все цветы будущего авангарда: Ермолаева, Лапшин, Ле Дантю и др. – прорастали именно здесь.
Оттуда пошли и футуристические издательские эскапады, и хэпенинги с раскуриванием опия, и поиски беспредметного, пробы фактур на прочность и даже будущие плакаты Окна Роста с плоскостными заливками. И вся книжная культура этих анфан терриблей, точнее сказать – бескультурие, обозначившее собой приход новой эстетики, все это вместе породило Лебедева-рисовальщика, живописца, дизайнера, педагога-наставника, внушило ему мысль о неразделимости свободы между группами и направлениями, институциями и мэтрами. Лебедев почуял этот дух лишь на короткое время. Позже власть большевиков предъявила ему чек на такую сумму, который он оплатиь был не в состоянии, и отправила его на творческие нары.
Лебедев ушел на пенсию в 45 лет, в 1936-м – после того, как его обозвали пачкуном и уничтожили весь тираж его «Сказок, песен, загадок».
Владимир Васильевич пережил свой триумф, после чего отшельничал, никого не впуская к себе на пушечный выстрел, еще 30 лет. Всеволоду Петрову стоило немалых сил уговорить Лебедева показать ему ранние вещи. Без них он не мог закончить свою знаменитую монографию о художнике.
Обе истории грустные и вместе с тем довольно злободневные – мимикрия и поиски поведенческих модулей в этой стране всегда занимают у художника времени больше, чем творчество само по себе. А должно быть все наоборот. Но будет ли когда-нибудь? Вот в этом-то вся и загвоздка.